Sunday, June 1, 2014

7 Политические репрессии на Дальнем Востоке СССР в 1920-1950-е годы

Верующие, а старообрядцы в первую очередь, были одной из самых опасных и неблагонадежных групп населения, поэтому они первыми попадали в число арестованных любого из репрессивных направлений. Формулировки обвинительных актов менялись в за­висимости от времени: "участие в контрреволюционной старооб­рядческой организации", "сокрытие своего классового лица", "создание нелегальных организаций для создания помощи Япо­нии", "колхозное вредительство", "участие в подрывной работе трудовой крестьянской партии" и т. д.
В 30-х годах начался массовый исход крестьян- старообрядцев из края. Причиной этому стали насильственная коллективизация и репрессии. Следственные материалы некоторых архивных дел ха­рактеризуют этот период. По мнению многих старообрядцев, на­ступили последние времена перед пришествием Антихриста. Бра­тоубийственная война, репрессии — это все предтечи его. Жить при власти Антихриста нельзя, "нужно было уходить под крыло змея" — так называли старообрядцы Китай. В 1933 г. на границе были задержаны 33 старообрядческих семьи, бежавших в Китай из Яковлевского района. Самое трагичное для них заключалось в том, что, благополучно перейдя границу, они заблудились и снова оказались на территории ДВК, где и были арестованы. Позднее следствием они были признаны не менее как "представителями контрреволюционного образования, действующего на территории Китая... они для получения оружия и связи перешли государствен­ную границу из СССР в Китай и, возвращаясь обратно для развер­тывания повстанческой деятельности, были задержаны па границе из Китая в СССР..." (ГАПК, ф.1588, д.7048, т.8, л.25.). В других материалах содержатся сведения о путях, по которым уходили ста­роверы за рубеж, имена людей, которые помогали им бежать в Ки­тай, и тех, кто принимал их за границей и помогал устраиваться на новом месте. В качестве вещественных доказательств в материалах хранятся шифры, которыми должны были пользоваться при чте­нии писем из Китая, карты - маршруты.
В 1937-1938 гг. власти уже не пытались репрессии верующих маскировать под другие статьи. Все чаще в обвинительных заклю­чениях встречается, формулировка: "активный старовер", "член
196
староверческой общины", "староверческий начетчик". При таком потоке времени на следствие не хватало, и дела из многотомных сокращались по объему до нескольких листов. Все происходило, как правило, в течение нескольких дней. "Дело по обвинению Ка­лугина Григория Никитовича. Начато 23 января 1938 г. — закон­чено 25 января 1938 г.", "Дело по обвинению Поздеева Зиновия Васильевича. Начато 7 марта 1938 г. — закончено 7 марта 1938 г."
Приведенный краткий анализ архивных материалов, содер­жащихся в следственных делах репрессированных старообрядцев, позволяет утверждать, они являются полноценным историко-этнографическим источником, характеризующим довольно дли­тельный период в истории старообрядчества Приморья, его соци­ально- экономическое состояние, содержание его понятий о власти п взаимоотношений с "этой властью. В архивных документах со­держатся ранее неизвестные сведения о старообрядцах прежде все­го как о конфессиональной группе с ее особенностями веры, тра­диционного быта, уникальные материалы о пустынножительстве в Приморье.
В. А. Черномаз Владивосток
ЧИТИНСКИЙ ПРОЦЕСС (1924 г.)
И РАЗГРОМ УКРАИНСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО
ДВИЖЕНИЯ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ
Как известно, Дальний Восток всегда являлся многонацио­нальным регионом и весьма значительную долю в его населении, особенно сельском, составляли украинцы. Свержение царизма в феврале 1917 г. привело к ликвидации многочисленных ограниче­ний и запретов, касавшихся национальной жизни народов Россий­ской империи. Следствием этого стало развитие мощных процес­сов национального пробуждения вчерашних "инородцев", что про­явилось в возникновении и организационном оформлении нацио­
197
нальных движений этих народов. Их деятельность, опиравшаяся, в известной степени, на провозглашенный большевиками лозунг о праве наций на самоопределение, привела к созданию в тот период на территории бывшей империи ряда независимых национальных государств, в том числе и Украинской Народной Республики. Как отклик на процессы, происходившие на далекой родине, в течение 1917—1918 гг. оформилось организованное украинское нацио­нальное движение и на Дальнем Востоке.
Оно представляло собой ряд общественных организаций поли­тического, экономического, культурно-просветительного, профес­сионального характера, объединенных в довольно разветвленную структуру национально-представительных органов. Низовым зве­ном в этой структуре являлись украинские громады, возникшие в селах, на станциях и в городах. Они, в свою очередь, объединялись в Окружные Рады (обычно в пределах уезда), из делегатов которых и складывался состав высшего национального представительного органа — Украинской Дальневосточной Краевой Рады, которая периодически собиралась на свои сессии, где принимались реше­ния по наиболее актуальным вопросам, касающимся жизни всего украинского населения Дальнего Востока. В период между сессия­ми Краевой Рады руководство текущей деятельностью украинских организаций осуществлял ее исполнительный орган в лице Укра­инского Дальневосточного Секретариата, который выступал в ка­честве представителя всего украинского населения перед местными российскими властями, а также осуществлял, в случае необходимо­сти, контакты с представителями иностранных государств, пребы­вавшими в данный период на территории Дальнего Востока.
При этом необходимо отметить, что в ДВР существование ук­раинских организаций было легитимизировано. Они получили официальное признание в качестве органов национально-культурной автономии украинского населения. В составе Мини­стерства по делам национальностей ДВР был создан департамент по украинским делам, которым была проведена довольно большая работа, прежде всего по организации системы образования на ук­раинском языке.
198
После занятия Владивостока частями НРА ДВР украинские организации продолжали действовать еще примерно в течение ме­сяца, поскольку большевики, как отмечает П. Зеленый1, надеялись привлечь украинцев к сотрудничеству. Украинцы же, в свою оче­редь, пытались сохранить налаженную национальную обществен­ную и экономическую жизнь. Однако уже в скором времени про­явилась враждебность коммунистов по отношению к украинцам. Встретив сопротивление и стойкое нежелание сотрудничать, прак­тически полное отсутствие сочувствия среди руководства и членов украинских организаций, большевики резко перешли к чисто ре­прессивной политике в отношении украинского движения.
Примерно через неделю после провозглашения ликвидации ДВР и включения территории Дальнего Востока в состав РСФСР, 21-22 ноября 1922 г., начались аресты руководителей и активистов украинских организаций. Причем М. Пирогов отмечает, что аре­сты украинцев последовали даже раньше, чем аресты участников и сторонников белого движения2.^
Но, по сведениям И. Свита, председатель Украинского Даль­невосточного Секретариата Ю. Глушко-Мова был арестован еще 5 ноября 1922 г., что произвело на украинцев гнетущее впечатление, поскольку "все надежды на то, что новая власть окажется не такой жестокой, как за Уралом, развеялись"3.
Аресты были произведены по всему Дальнему Востоку одно­временно, чуть ли не в одну ночь. При этом были арестованы практически все активисты украинских организаций, как полити­ческих, так и экономических (кооперативы) и культурно-просветительных (общества "Просвита"), бывшие военнослужащие украинских воинских формирований и т.д., включая даже учителей украинских народных школ. Не оставлен был без внимания со сто­роны органов ГПУ ни один более или менее заметный украинский деятель. Всего было арестовано около 200 человек4. Однако боль­шинство из них, после продолжительных допросов, были освобо­ждены.
Таким образом, характер и размах произведенных арестов свидетельствуют о том, что это была спланированная репрессив­ная акция политического характера, осуществлявшаяся по нацио­
199
нальному признаку и направленная на полный разгром каких-либо организованных форм украинской национальной жизни на Даль­нем Востоке.
Председатель Свободнейской Окружной Рады Л. Глибоцкий был арестован одним из последних, поскольку накануне арестов он сменил место жительства, уехав из Свободного в Благовещенск, где его не знали. Однако он направил в Москву заявление с про­тестом против арестов, закрытия украинских организаций и школ, после чего был быстро обнаружен органами ГПУ и также аресто­ван. Он в своих воспоминаниях сообщает, что в течение зимы 1922-23 гг. активистов украинских организаций разыскивали по всему Дальнему Востоку, используя при этом фотографии видных деятелей украинского движения, которые были опубликованы в изданном Украинским Дальневосточным Секретариатом календа­ре на 1921 г.5
Аресты украинских деятелей сопровождались конфискацией имущества украинских организаций, созданного практически на пустом месте, в том числе и имущества украинских кооперативов, которые к тому времени довольно прочно встали на ноги и обла­дали значительными средствами, из которых и финансировалась, в первую очередь, культурная и просветительная деятельность укра­инских организаций. Тем самым с разгромом украинской коопе­рации была уничтожена экономическая основа украинского дви­жения на Дальнем Востоке.
Причем Л. Глибоцкий пишет также о том, что "арестовы­вались" даже портреты деятелей украинской культуры — И. Фран­ко, В. Стефаника, М. Драгоманова, Т. Шевченко, М. Грушевс­кого6.
После произведенных арестов украинцы некоторое время со­держались в местных тюрьмах, а затем, в середине декабря 1922 г., арестованные из Имана, Спасска, Никольска-Уссурийского были свезены во Владивосток, где проводились их допросы местными органами ГПУ. Эти допросы, по свидетельствам очевидцев, пока­зали, что лица, ведущие следствие, были практически не знакомы с содержанием дела, поскольку темы допросов все время менялись, украинская общественная деятельность смешивалась со шпиона­
200
жсм или бандитизмом и т.п. Часто обвиняемый не мог даже дога­даться о том, за что именно он арестован и в чем его обвиняют7.
В эти дни Ю. Глушко-Мовой и П. Горовым был составлен спе­циальный доклад в Дальбюро РКП(б), в котором они заявили, что всю вину, реальную или мнимую, они берут на себя.
Во владивостокской тюрьме арестованные украинцы пребыва­ли примерно до середины января 1923 г., пока не были отправлены в Читу. По пути следования в Хабаровске к владивостокцам, ни-кольцам, иманцам была присоединена группа местных украинских деятелей. Причем путь до Читы длился более 26 дней и, по воспо­минаниям очевидцев, оказался весьма тяжелым — в условиях су­ровой зимы, в холодном вагоне, при скудном питании, состоявшем либо из куска хлеба, либо — селедки. Вместо воды арестованные получали только снег, и то нерегулярно. По прибытии в Читу мно­гие из них не могли даже держаться на ногах8.
В читинской тюрьме все заключенные украинцы были поме­щены в одну камеру, где кроме них находились еще русский эсер Петров и епископ Благовещенский Иннокентий.
Начальник тюрьмы А. Канторович при приеме заключенных-украинцев выразил надежду, что, поскольку они являются полити­ческими заключенными, он не будет иметь с ними никаких недора­зумений. При этом он также пообещал со своей стороны сделать все, что будет в его силах, для облегчения их пребывания в тюрьме.
Нужно отметить, что А. Канторович свое слово сдержал, раз­решая украинцам многое из того, что было непозволительным для заключенных. Каждое утро они получали свежие газеты, имели возможность читать книги, после вечерней проверки им разреша­лось петь украинские песни и, наконец, в марте 1923 г. даже было получено разрешение на проведение в украинской камере так на­зываемого "Шевченковского свята". Этот праздник, обычно при­урочивавшийся к годовщине смерти поэта, устраивался украинца­ми на Дальнем Востоке ежегодно, начиная с 1909 г.
В тот день все камеры в корпусе были открыты на два часа дольше против обычного, до 2000. Украинская камера была укра­шена елочными ветками. В камере находился портрет Т. Шевчен­ко, также украшенный ельником, был накрыт праздничный стол из
201
продуктов, которые были получены украинскими узниками-читинцами от своих родных. Из других камер пришли гости, пред­ставители различных политических групп, благожелательно на­строенных но отношению к украинцам. Ю. Глушко-Мова, кото­рый взял руководство вечером, приветствовал гостей. В своей речи он отметил, что еще никогда украинцы не праздновали этот праздник "так дружно, как теперь, потому что никогда в жизни мы не съехались бы, но нам, как видите, помогли собраться "братья". Выступивший с ответным словом эсер Петров поздравил украин­цев с праздником, сказав, что простой русский народ не враг укра­инцам, но "та черная сотня, которая правила Россией и правит до сих пор, долго еще не даст братским народам жить, не даст свобо­ды и не дает нам жить в дружбе и теперь". Ю. Глушко-Мовой был прочитан реферат о жизни и творчестве Т.Г. Шевченко. Хор из числа заключенных-украинцев исполнил шевченковский "Заповгг", В. Кийович прочитал отрывки из поэмы "Катерина". Были также и другие выступления и песни.
М. Пирогов, характеризуя это мероприятие, отмечает, что "за всю свою жизнь... ни один праздник не оставил такого глубокого впечатления, как этот. Он укрепил веру, что наша идея живет, ни­когда не умрет, потому что мы ее освятили в тюрьме под недрем­лющим оком ГПУ, и что мы устроили его тогда, когда над многи­ми из нас висела угроза смертной казни. Это действительно был большой праздник, за который никто из нас не задумался бы от­дать свою жизнь"9.
Допросы происходили днем. Сам способ проведения их, по воспоминаниям очевидцев, был довольно корректным. Украинцы, после каждого вызова на допрос, обсуждали задававшиеся вопро­сы и ответы на них. Таким образом сложилась своего рода особая школа, в которой члены украинской группы обучались тому, как вести себя на допросах, что и как говорить10.
Ю. Мова организовал также группу, которая по вечерам уст­раивала небольшие представления, декламации. Несколько раз устраивались и инсценировки — так называемые "показательные процессы" с выборами председателя суда, секретаря, прокурора. Этот метод затем очень помог заключенным в ходе судебного про­
202
цссса. Украинские узники превратились в морально сильную, сплоченную группу, которая была способна адекватно защищать себя и свои действия в ходе судебного разбирательства.
В то же время Л. Глибоцкий отмечает, что многие заключен­ные, просидев в читинской тюрьме с февраля до конца апреля 1923 г., так ни разу и не были вызваны на допрос. В связи с этим, при неясности выдвигаемых обвинений, Л. Глибоцкий, Дьяченко из Имана и К. Стрельбицкий с 1 мая 1923 г. объявили голодовку. Она продолжалась 10 дней и закончилась тем, что ГПУ передало все материалы украинского дела в суд, которым большинство украин­ских заключенных (28 из 54 содержавшихся к тому времени в тюрьме) были освобождены11. Из оставшихся 26 также большинст­во было освобождено из тюрьмы до начала процесса под подписку о невыезде. В тюрьме оставались только 10. Глушко, П. Горовой и еще несколько человек. Это освобождение помогло П. Яхно и А. Левандовскому, не дожидаясь процесса, бежать в Маньчжурию.
В качестве курьеза можно отметить, что М. Пирогов — "опасный политический преступник" — был освобожден из тюрь­мы, поскольку лесное управление Забайкалья нуждалось в специа­листе, и, с разрешения ГПУ, в июне 1923 г. принял обязанности управляющего дальневосточным лесничеством. Так политический заключенный оказался на важном государственном посту.
Освобожденные из заключения украинцы проживали в Чите до середины декабря 1923 г., когда из Москвы прибыла выездная сес­сия Дальневосточного отдела Верховного Суда РСФСР, после чего всех снова собрали в тюрьму.
Процесс проходил в течение 9 дней, с 5 по 13 января 1924 г. В качестве обвиняемых на нем были выведены 24 человека (не считая двоих бежавших, о которых мы упоминали) из числа руководите­лей и активистов украинских организаций на Дальнем Востоке.
Подсудимым украинцам были предъявлены обвинения в со­вершении преступлений, предусмотренных статьями 58-62 УК РСФСР, суть которых сводилась к следующим основным момен­там: стремление к отрыву Дальнего Востока от РСФСР, ориента­ция на соседние капиталистические государства, сотрудничество с контрреволюционной Украинской Центральной Радой и стремле­
203
ние к созданию "самосттйной Украины"12. Все это были преступле­ния, совершение которых, в соответствии с действовавшим тогда законодательством, каралось применением "высшей меры соцза­щиты".
Однако фактический материал, который должен был служить доказательством преступной деятельности украинских организа­ций, как отмечает В. Кийович, был весьма слабым, и обвинитель­ный акт "показывал полную неграмотность его авторов в деле ук­раинской истории, истории переселения, фактов и путей, которы­ми происходила организация украинцев после революции". По словам В. Кийовича, в ходе процесса защита и сами подсудимые не раз загоняли следствие "на скользкие места", показав полный аб­сурд предъявленных обвинений13.
Председатель суда Матвеев, по воспоминаниям участников процесса, являлся человеком спокойным, непредвзятым и без ам­биций. Членами суда были рабочие, которые молча отсиживались и практически за все время процесса задали, может быть, с десяток вопросов. В то же время прокурор Стрижевский характеризуется как человек резко аитиукраински настроенный, выступления кото­рого носили довольно острый, зачастую доходивший до истерики, характер. Во время произнесения обвинительной речи у него слу­чился удар, и в дальнейшем процесс проходил без прокурора14.
На каждую группу из 5-6 обвиняемых было назначено по 1-2 защитника, которые выполняли свои обязанности вполне успешно. Но после того, как прокурор больше не смог по болезни участво­вать в судебных заседаниях, председатель суда принял решение и об удалении защиты. Таким образом обвиняемые оказались один на один с судом. Эти новые обстоятельства значительно облегчили их положение, поскольку подсудимые были хорошо подготовлены и ознакомлены со своими делами, в то время как состав суда был не на высоте своего положения.
Нужно отметить также, что по настоянию обвиняемых суд со­гласился предоставить им переводчика, владеющего украинским языком, который был избран из числа подсудимых. Им стал В. Кийович.
204
Интересным фактом является также то, что конвой состоял из новобранцев-украинцев, которые хорошо относились к заключен­ным и, в нарушение всех уставов, разрешали им забегать по дороге в магазины за табаком, не запрещали разговаривать между собой, передавали им продукты, которые приносила публика. Причем сами конвоиры оценивали процесс как чистую формальность, за­являя подсудимым: "Да вам ничего не будет, это только одна про­граммка"15.
Интерес к процессу среди населения был довольно значитель­ным. Присутствующая *т процессе публика относилась к обвиняе­мым с симпатией, что проявлялось и в продуктовых передачах, ко­торые в течение всего процесса получали обвиняемые из зала.
В силу того, что охрана и публика находились на стороне под­судимых, последние, чувствуя за собой такую моральную под­держку, получили возможность перейти в наступление. Их лидеры - Ю. Глушко-Мова, П. Горовой, В. Кийович, В. Козак и другие -неоднократно заявляли, что именно они несут ответственность за всю украинскую общественно-политическую деятельность и при­нимают на себя все самые тяжкие обвинения, которые выдвигает суд.
Как отмечает В. Кийович, главным моментом обвинения оста­вался сепаратизм и "самостийность", пока совместными старания­ми лидеров подсудимых и этот момент оказался разбитым как не имеющий под собой реальных оснований16.
Одним из весомых аргументов украинцев являлся тезис о том, что «выездная сессия Верховного суда РСФСР не имеет права их судить», поскольку до 1922 г. "советской власти на Дальнем Вос­токе не было, а были правительства — Сибирское, "Всероссийское" адмирала Колчака, атамана Семенова и братьев Меркуловых", и "даже если украинская деятельность и вредила власти, то ни в коем случае не советской"17. Поэтому украинцы не считали себя виновными во вменяемых им преступлениях. Абсурд­ность выдвинутых обвинений видна, в частности, и из ответов председателя Дальневосточного Украинского Секретариата Ю. Глушко-Мовы на вопросы председателя суда, брат которого, кста­ти, сидел в одной камере с Мовой в колчаковской тюрьме.
205
На вопрос председательствующего — "хотели ли Вы оторвать Дальний Восток от РСФСР и присоединить к Японии?" — Ю. Глушко-Мова ответил, что подобная задача руководством укра­инских организаций никогда не ставилась, а украинцы только "воспользовались лозунгом самоопределения и не успели еще про­вести начальную стадию организации, а нас уже разогнали и поса­дили в тюрьму. О всех проступках против государства мы узнали из акта обвинения, который считаем актом инсинуации и полного непонимания украинского дела"18.
В связи с этим суд оказался в очень неприятной ситуации, по­скольку в действиях подсудимых практически отсутствовал состав преступления. Но, по всей видимости, существовала негласная ус­тановка о необходимости наказания украинцев. Прекрасным вы­ходом из сложившегося положения стало бы собственное призна­ние вины подсудимыми. Поэтому адвокаты предложили украин­цам подписать покаянное письмо с признанием собственной вины и просьбой к "справедливому пролетарскому суду" о помиловании. Причем необходимость подписания подобного заявления мотиви­ровалась тем, что, как утверждали адвокаты, "может быть вынесе­но много смертных приговоров"19.
Реальность данной угрозы подтверждалась также тем, что в местных газетах во время процесса появлялись статьи и письма, инспирированные от имени рабочих, с требованиями для подсуди­мых высшей меры наказания "за измену родине" и сотрудничество с "реакцией и контрреволюцией". В результате этой кампании часть подсудимых признала свою вину и подписала требуемое за­явление20.
Смысл этой акции, который заключался в благопристойном выходе из недостойной ситуации, в которую попал суд, стал окон­чательно ясен после опубликованных комментариев в местных га­зетах, в которых речь шла о том, что "банда предателей, провока­торов, японских и семеновских прислужников, политических про­ходимцев признала себя виновной.., но пролетарская власть не требует мести"21.
В своем последнем слове накануне вынесения приговора Ю. Глушко-Мова еще раз заявил, что если "суд находит какую-то ви­
206
ну," 10 он ее берет на себя как председатель Дальневосточного Ук­раинского Секретариата. Такое же заявление сделал и председа­тель Читинской Рады В. Козак. В. Кийович же в своем выступле­нии сказал, что украинцев на данном процессе судят только за то, tiro они являются украинцами, за их культурную деятельность на ниве национального просвещения и пробуждения украинского на­рода.
13 января 1924 г. в 2400 судом был вынесен приговор, в соот­ветствии с которым 10 обвиняемых были оправданы, а большин­ство из четырнадцати, прцзнанных виновными, либо амнистиро­ваны "милосердным" пролетарским судом, либо им засчитывался в качестве отбытого наказания срок пребывания в тюрьме и под арестом до начала процесса. И только трое подсудимых были при­говорены к реальным срокам заключения. Причем П. Горовой приговаривался к высшей мере наказания — расстрелу, но, «принимая во внимание его раскаяние в своих преступлениях пе­ред пролетарским судом, высшая мера наказания заменяется ему на 10 лет лишения свободы»22 (максимальный по тем временам срок). Ю. Глушко-Мова и В. Козак были приговорены к 3-м годам тюремного заключения каждый. Но необходимо отметить, что об­винительные приговоры были вынесены не за их деятельность в качестве руководителей украинских организаций, а за то, что чи­тинская организация в 1919 г. и П. Горовой как председатель ук­раинского краевого кооператива "Чумак" в 1921 г. приняли от атамана Г.М. Семенова золото, что, по мнению суда, служило до­казательством сотрудничества с белыми.
Таким образом, из около 200 арестованных на Дальнем Восто­ке в 1922 г. украинских активистов большая часть вскоре была ос­вобождена и к суду привлекалось 26 человек (двое из которых, как, мы упоминали, бежали в Маньчжурию). Большинство подсудимых было осуждено к незначительным срокам и амнистирована. Так закончился 14 января 1924 г. единственный судебный процесс над украинцами Дальнего Востока. Публика, особенно красноармей­цы, приветствовала вынесение подобных, относительно легких приговоров, возгласами радости и аплодисментами23.
207
Говоря о последующей судьбе осужденных, мы можем сооб­щить, что после отбытия половины срока, где-то в 1929 г., П. Го-ровой попал под амнистию и по освобождении из читинской тюрьмы немедленно бежал в Харбин, где и скончался в 1939 г. Ю. Глушко-Мова по отбытии срока работал прорабом на строитель­стве дорог в Забайкалье, Таджикистане, а затем вернулся на Ук­раину, где в 1930-х гг. закончил автодорожный институт и работал инженером в различных организациях. Скончался он в Киеве в 1942 г.
Любопытно также, что Л. Глибоцкий после освобождения в июне 1923 г. из тюрьмы передал проезжавшему тогда через Читу "всесоюзному старосте" М.И. Калинину жалобу с протестом про­тив преследования украинцев на Дальнем Востоке, но ответа не получил. На следующий год он уехал па Украину, поскольку, но его словам, члены амурских организаций вынуждены были разъ­езжаться, потому что местные украинцы были запуганы произве­денными арестами, за каждым более-менее известным украинским деятелем велась слежка24.
Таким образом, после 1922 г. украинская жизнь на всей терри­тории Дальнего Востока либо прекратилась, либо перешла в под­полье. Как мы отмечали, значительная часть украинских активи­стов была вынуждена покинуть Дальний Восток, либо уехав, в ос­новном, на Украину, либо бежав в Маньчжурию. Те же, кто остал­ся, через некоторое время (примерно в 1926-1928 гг.) снова были арестованы и депортированы с Дальнего Востока в другие регио­ны страны, а то и осуждены и отправлены в лагеря.
Говоря о причинах разгрома украинского движения на Даль­нем Востоке, можно, пожалуй, выделить ряд тесно взаимосвязан­ных между собой факторов. Первое, это стремление советских вла­стей наказать дальневосточных украинцев за поддержку "контрреволюционного" независимого украинского государства, которое к тому времени было уже ликвидировано большевиками путем военной интервенции. Второй фактор — необходимость предотвращения угрозы так называемого украинского сепаратиз­ма на Дальнем Востоке, к чему, по мнению большевистских функ­ционеров, вела деятельность украинских организаций. В этом же
208
русле ставилась и задача дискредитации украинского движения в глазах местного крестьянства (в большинстве своем украинского по происхождению), среди которого к тому времени украинские организации завоевали значительный авторитет, составляя тем са­мым существенную конкуренцию большевикам. Именно необхо­димостью политической дискредитации украинского движения, наверное, и объясняется то, что приговор в Чите был вынесен не за национально-культурную деятельность украинцев, а за сотрудни­чество с такой одиозной фигурой, как атаман Г.М. Семенов.
В пользу данного тезиса говорит и относительная мягкость приговора, которая была объективно обусловлена существовав­шей на тот момент реальной црлитической обстановкой — как внешней, так и внутренней. С одной стороны, неопределенность международного положения советского государства, с другой — внутриполитическая нестабильность, обусловленная слабостью советской администрации и деятельностью антибольшевистского сопротивления в различных регионах страны, в том числе и на Ук­раине, и на самом Дальнем Востоке, — все это заставляло больше­виков считаться с настроениями населения, в первую очередь кре­стьянства, относившегося в своей массе к коммунистам враждебно, и нацменьшинств. В этой обстановке властям невыгодно было де­лать из лидеров украинского движения "мучеников за народное дело".
Канадский исследователь М. Марунчак полагает, что "мягкость" приговора объясняется также тем, что "украинцы на Дальнем Востоке были весьма лояльны по отношению к каждому режиму, существовавшему на этой территории, - они добивались только национально-культурной автономии и, в частности, укра­инской школы"25. И, таким образом, мы подходим к вопросу о степени виновности украинских организаций и их лидеров в пре­ступлениях перед советской властью. Говоря об обоснованности предъявляемых украинцам обвинений в сепаратизме, В. Кийович считает их абсолютно абсурдными, поскольку даже "в период наи­большего расцвета украинских организаций- Дальнего Востока во­проса об отделении территории Зеленого Клина от России и созда­ния какого-либо самостоятельного или хотя бы автономного госу­
209
дарственного организма не было и не могло быть. Наиболее дале­ко идущим требованием, которое выдвигали украинцы перед вла­стями, было создание украинских воинских частей и использова­ние их против внешних врагов страны"26.
Таким образом, на примере читинского процесса уже явно прослеживаются многие черты политических судилищ более позд­него периода — 1930—1940-х гг. А именно — их идеологическая заданность и политический характер, вздорность и абсурдность выдвигаемых обвинений, практика самооговоров и самопризна­ний обвиняемых, на основе которых выносится приговор. Читин­ский процесс, таким образом, как и более поздние процессы, ярко показал, что он выполнял социальный заказ правящего режима по дискредитации и устранению с арены политической и общёствен-*ной >кйзпи любых сил, не разделявших большевистские догмы, а * потому "объявленных контрреволюционными и, соответственно", преступными. Но вместе с тем он показал и несовершенство, неот-лаженность механизма репрессий, о чем свидетельствуют многие явные "проколы", проявившиеся в данном случае. Это и весьма ли­беральный режим содержания в тюрьме, и конвой, состоявший из новобранцев-"соплеменников", и допуск на процесс публики, еще незапуганной, сочувственно относящейся к подсудимым, и публи­кация подробных отчетов о ходе процесса в прессе, и элементы со­стязательности на процессе, наличие официальной защиты, с дово­дами которой суд еще вынужден считаться. Но впоследствии ре­жим исправит свои ошибки, и "машина" не будет давать сбоев.
1 Зелений П. Петро 1ванович Горовий. Нью-Йорк-Шанхай, 1949. С.8.
3 Там же. С. 121.
4 Макар О. 1ван Свгг та ютор1я украшського життя на Далекому Сход, та Сиб1ру //Украшська д.аспора. 1992. N 2. С. 129.
5 Траф'як М. Украшський рух на Далекому Сход. //Золот. ворота. 1993. N 5. С. 65.
6 Там же.
7 Макар О. 1ван Свгг та ютор.я украшського життя на Далекому Сход, та Сиб.ру //Украшська д.аспора. 1992. N 2. С. 122.
8 Там же. С. 123.
9 Там же. С. 125.
210
ю Там же.
11 Траф'як М. Украшський рух на Далекому Сход! // Золот1 ворота. 1993. № 5. С 65.
|2Свгг I. Украшський Далекий Схщ//Украша. 1992. N 4. С. 17. |з Там же.
!•* Макар О. lean Свгг та ютор.я украшського життя на Далекому Сход1 та Сиб.ру // Украшська диаспора. 1992. N 2. С. 127. 15 Там же. С. 126 ~
•б Свгг I. Украшський Далекий Схщ // Украша. 1992. N 4. С. 17.
17 Макар О. 1ван Свгг та ютор.я украшського життя на Далекому Сход, та
Сиб.ру//Украшська д.аспора. 1992. N 2. С. 128.
•8 Свгг I. Украшський Далекий Схщ // Украша. 1992. N 4. С. 17.
19 Макар О. 1ван Свгг та .стор.я украшського життя на Далекому Сход, та Сиб1ру //Укра1нська д1аспора. 1992. N 2. С. 128.
20 Там же.
21 Тим же.
22 Там же. С. 29.
23 Там же.
24 Траф'як М. Украшський рух на Далекому Сход1 //Золот1 ворота. 1993. N 5. С. 66.
25 Марунчак М. Украшщ в СССР поза кордонами УРСР. Вшншег, 1974. С. 154.
26 Свгг I. Украшський Далекий Схщ// Украша. 1992. N 4. С. 16.
Г.Б. Марчишииа Владивосток
ОБОРВАННЫЕ СТРУНЫ ЛИРЫ
Из истории музыкального образования в Приморье
Музыкальное образование Приморья имеет значительную, собственную, уже вековую историю. Вместе с тем становление му­зыкальной культуры края проходило общие для всего государства фазы развития, с незначительным отставанием из-за отдаленности региона от центра России. К 1920-м годам дальневосточный реги­он получил подпитку культурной среды благодаря прибытию сюда большого числа представителей интеллигенции из центральных районов России. Большое количество музыкантов, оказавшихся во
211
Владивостоке, способствовало быстрому росту музыкальных учебных заведений. К 30-м годам главным центром музыкальной культуры Приморья стала музыкальная школа г. Владивостока, а на базе существующих при ней курсов для взрослых в 1933 году было открыто первое на Дальнем Востоке музыкальное училище. В эти годы в школе работали высокообразованные музыканты с прекрасной педагогической репутацией. Многие из них пережили крушение старых социальных устоев, ставшее импульсом к творче­ству во имя спасения русской культуры. Искусство для них выпол­няло роль самой прочной нити, связующей поколения, как сила, позволяющая сохранить высшие культурные ценности. Однако на долю многих выпали все тяготы начала новой эпохи и ее истории.
Как известно, противоестественный отбор той трагической эпохи обрушивался более пли менее равномерно на все социальные слои, все профессиональные группы общества. В каждой из них уничтожался определенный процент, так что никто не мог чувст­вовать себя в безопасности.
Небезызвестные события тех лет затронули и систему образо­вания. Одни науки запрещались, другие извращались. Объектами репрессий стали также и музыкальные учреждения края. Все даль­ше в прошлое уходят события тех лет. Почти не осталось людей, которые пережили все перипетии. По крупицам собирая горькую истину минувшего, мы испытали большие трудности.
В архивах учреждений личные дела не сохранились. Заметая свои следы, творившие произвол изымали личные дела погублен­ных. Мы лишены возможности назвать всех поименно. Однако ос­тановимся на тех, чьи судьбы оказались наиболее трагичными.
Это Вера Алексеевна Добротворская и Александр Александ­рович Лауниц. Даже сохранившихся отрывочных сведений доста­точно, чтобы увидеть, сколь разными были эти два человека. Од­нако в их биографиях есть одно совпадение: оба были арестованы по доносу и погибли в 1938 году.
Добротворская Вера Алексеевна родилась в 1889 году в г. Кронштадте в семье доктора Морского госпиталя, впоследствии переведенного на службу во Владивостокский военный госпиталь. В 1933 году отец умер в чине генерала. Брат Веры Алексеевны в 30­
212
с годы заведовал кафедрой в Ленинградской Морской академии. Их родители позаботились об образовании детей. Так, Вера Алек­сеевна закончила в 1918 году Петербургскую консерваторию по классу вокала. До ареста она проработала во Владивостокской му­зыкальной школе и музыкальном техникуме 15 лет.
Сохранилось немало подтверждений ее успешной творческой деятельности. Так, она заведовала вокальной частью при поста­новке в феврале 1936 года на сцене городского театра, силами учащихся и преподавателей Владивостокского техникума, оперы М.А. Римского-Корсакова "Царская невеста".
Афиши 30-х годов свидетельствуют о постоянном участии уче­ников Веры Алексеевны в концертах музыкальной школы. В про­токоле обыска, проводившегося в момент ареста В.А. Добротворс-кой, фигурируют изъятые многочисленные грамоты от дирекции ВМУ, комитета РАБИС, выданные в 1935, 1936 годах.
Среди документов, представленных в деле Веры Алексеевны и призванных очернить ее деятельность, тем не менее постоянно об­наруживаются свидетельства незаурядности личности обвиняемой, невольно признаваемые самими клеветниками. Так,^зщтщ)чении комиссии, организованной для эксдщщщ о порче голосов препо­давателем Добротворской В.А., подчеркивается, что Вера Алексе­евна "имела достаточный запас знаний по пению", "достаточно хорошо пела и могла передать своим ученикам опыт пения как в теории, так и в практике". Примечательно, что среди большого количества учеников Добротворской, к которым, по выводам ко­миссии, Вера Алексеевна применяла "вражеские методы препода­вания", указаны фамилии тех студентов, имена которых мы не встречаем в программах концертов. Комиссии было выгодно про­слушать слабых учеников и выделить их недостатки, игнорируя успехи других.
В письме-доносе мы находим еще одно сомнительное свиде­тельство вредительских действий Веры Алексеевны: "Сообщаю следующее, что Добротворская сказала мне, что получила письмо от бывших учениц Крапельницкой и Звездиной, которые пишут из Московского училища имени Гнесиных, что их начали трениро­вать снова и категорически запретили петь теми приемами, кото­
213
рыми обучала Добротворская, как вредными и неправильными". Из приведенной цитаты следовало, что Вера Алексеевна как бы донесла клеветнику сама на себя.
Вместе с тем общеизвестно, что музыкальное училище им. Гне-синых во все времена пользовалось отличной репутацией среди музыкальных учебных заведений. Сюда съезжалась талантливая молодежь со всей страны. Сам факт, что ученицы Веры Алексеев­ны выдержали испытание и были приняты в число студентов этого престижного учебного заведения, свидетельствует о хорошей шко­ле пения преподавателя Добротворской. Во все времена критерием хорошего качества преподавания считается поступление учеников в учебные заведения следующей ступени. Таким образом, в оче­редной раз обнаруживаются извращенность событий и подтасовка фактов.
Вера Алексеевна была, безусловно, талантливым человеком. В обвинительном деле ее коллеги А.А. Лауница есть такие строки: "По сведениям из разговоров студентов, Добротворская хорошо рисует, и в годы ожесточенно классовой борьбы она рисовала кар­ты г. Владивостока по его побережью". То есть косвенно она ули­чалась в шпионской деятельности.
Однако главное, что возмущало противников Веры Алексеев­ны, - ее дворянское происхождение. Именно это место было под­черкнуто красным карандашом в анкете из личного дела обвиняе­мой. Слабым местом в биографии Добротворской, по меркам того времени, также был факт осуждения по 58 статье ее бывшего мужа Насилова С. И как следствие — обвинение в группировке вокруг себя антисоветски настроенных музыкантов и проведении антисо­ветской пропаганды среди преподавателей музыкального учили­ща.
После ареста Вера Алексеевна была допрошена дважды, с ин­тервалом почти в три месяца. Тем не менее она категорически от­вергла предъявленные ей обвинения. Это отражено в обоих прото­колах допроса. Несмотря на отрицание обвинения по всем пунк­там, "изобличающих показаний свидетелей" оказалось достаточ­но, чтобы направить дело В.А. Добротворской на рассмотрение
214
тройки УНКВД, которая немедленно вынесла постановление о расстреле. Приговор приведен в исполнение 11 мая 1938 г.
Арест и осуждение Веры Алексеевны не были встречены в му­зыкальном училище молчаливым согласием. Сохранилась запись в книге приказов от 2 декабря 1937 г.: "Студентку Дмитренко М. П. исключить из музыкального училища как пособницу врага народа Добротворской в культивизации склоки и антагонизма среди сту­дентов и яростной защите Добротворской". Находились мужест­венные люди, противостоящие диктату, однако за это и они безжа­лостно наказывались.
Лауниц Александр Александрович родился в г. Либава в фев­рале 1898 года. У отца его было имение на 100 десятинах в 60 км от Либавы. В 19]Д г.^закончил музыкальную школу по классу форте­пиано. В военные годы отложил занятия музыкой, поступив в ар­тиллерийское училище, по окончании которого был отправлен на фронт. Демобилизовался ^..^ишшретн^ЩМйндар^.' арджташ» лишь в 1924 г. вернулся к серьезным занятиям музыкой, поступив вТГ Винницкий музыкальный техникум по классу специального фор­тепиано. В 19^ работал снача­ла пианистом и композитором в клубе им. Воровского, а с февраля 1929г. преподавал в музыкальной школе г.Владивостока специ­альное фортепиано. С открытием музыкального техникума Лау­ниц работал там вплоть до ареста в 1937 г.
За годы работы в музыкальном техникуме наиболее широко проявился спектр его педагогической деятельности. Будучи препо­давателем по классу фортепиано, он в разные годы вел слушание музыки, элементарную теорию, сольфеджио, историю музыки. Не­которое время Александр Александрович был завучем музыкаль­ной школы, а в момент ареста исполнял обязанности председателя фортепианной секции. Среди прочих материалов в обвинительном деле А. А. Лауница есть сведения о премировании его за хорошую работу в 1933—1934 гг. В следующем году он получил благодар­ность за организацию и подготовку конкурса пианистов на лучшее исполнение произведений Баха, причем обе премии были присуж­дены его ученикам. В 1935—1936 годах силами своих учеников
215
Александр Александрович организовал первый в истории техни­кума (из автобиографии Лауница) открытый концерт. Отсутствие документа о высшем образовании нисколько не мешало препода­вателю пользоваться заслуженным авторитетом среди коллег: он вел общественную работу, выполняя обязанности члена ревизион­ной комиссии, в момент ареста был председателем местного коми­тета.
Свое прошлое Александр Александрович не скрывал, однако в 30-е годы, когда дворянское происхождение рассматривалось только с позиций классовой борьбы, пришлось и ему слегка от­корректировать свою биографию. К делу прилагается автобио­графия, в которой Александр Александрович комментирует рево­люционные и последующие годы как годы службы в Красной Ар­мии. В протоколе же допроса Лауниц признается, что добровольно поступил в армию Колчака, активно боролся против частей Крас­ной Армии. Где жоправда? Какие события предшествовали этому признанию? Документы молчат об этом.
Впрочем, поводов для официального обвинения было доста­точно. Доносчик сообщает о принадлежности Александра Алек­сандровича к "фамилии Фон дер Лауниц, генерал-губернатора в Петрограде. Фон дер Лауниц принадлежал к самым верхним слоям класса дворян, самой мракобесной породе, так называемых ост­зейских баронов... Это особый род дворянства ... Есть основание думать, что Лауниц А.А. есть потомственный барон царской реак­ции, скрывший свое социальное происхождение..." Более того, Александр Александрович "всячески тормозил работу по подго­товке к выборам в Верховный Совет СССР, по развертыванию со­циалистического соревнования и ударничества среди преподавате­лей..." Музыканту ставилось в вину воспитание и культивирова­ние среди учащихся и их родителей вежливого обращения "господин Лауниц", неприемлемое в те времена. В донесении Александр Александрович характеризуется как "чрезвычайно скрытный человек, при разговоре с людьми он прямо в глаза не смотрит. Лауниц А.А. ведет исподтишка вредительскую подрыв­ную работу в музыкальном училище".
216
Другим предстает Лауниц в воспоминаниях Клёры Александ­ровны Ватульевой, в то время ученицы музыкальной школы, а в будущем преподавателя фортепиано ДМШ № 1. Девочка пришла к завучу Александру Александровичу в сильном эмоциональном волнении, чтобы решить свой вопрос о переводе к другому препо­давателю. "Я только открыла дверь, и слезы хлынули из глаз. Он подошел ко мне, прижал меня к груди и несколько раз спросил: "Девочка, девочка, что с тобой?" Так состоялась первая встреча. Спустя время, проходя по коридору, он "узнал меня, спросил: "Ну как, деточка?" Взял за плечо и по-отечески потрепал по головке".
В доносе искажаются многие факты с целью очернить А.А. Лауница. В частности, указывается на недостаточную подготовку выпускницы Гольдбер7ГвГ"результате которой она не выдержала
щпттшшсв'Т^ КОНССрВаТррИЮ. В том жс РЯДУ в д01кр
'ссТтсречисуюиы фамилии и других студентов, в том числе Головни и Соловьева. Однако по сведениям дочери Надежды Евгеньевны Головни, Лидии Александровны, Надежда Евгеньевна никогда не предпринимала попытки поступить в высшее учебное заведение. То есть налицо подтасовка фактов, не имеющая ничего общего с реальным положением дел.
Тяжелым было начало учебного года в далеком 1938 году. Уволены с работы уважаемые преподаватели, некоторые из них арестованы, и дальнейшая их судьба неизвестна. Другие всерьез задумались о своем пребывании во Владивостоке. Дальновидно поступил преподаватель по классу скрипки, бывший директор му­зыкального училища Д.М. Клер, уволившийся в 1937 году и уе­хавший с семьей. На его деятельность новая дирекция пыталась переложить ответственность за комплектование учащихся, являю­щихся "родственниками шпионов и врагов народа:". Уехал быв­ший выпускник Ленинградской консерватории по классу специ­ального фортепиано П.Д. Кравец. Впоследствии он успешно рабо­тал во Львовской консерватории. Имя его также упоминается в одном из доносов в НКВД: "О нем (П.Д.) еще нужно подумать, что он из себя представляет". Петр Дмитриевич выступил в защиту прежнего руководства училища, вследствие чего был выведен из состава ревизионной комиссии, И это, по-видимому, было только
217
начало. Ждать развития событий музыкант отказался и уехал из Владивостока с женой, певицей Натальей Шемст.
Была уволена с работы пианистка М.Н. Кудреватых за связь с; врагом народа — мужем В.Н. Петровым. Ставился вопрос об от­числении из музыкального училища очередной группы студентов ; — за родственную связь с разоблаченными врагами народа. Tpe-j вожные слухи, постоянные сообщения в газетах о новых разобла­чениях врагов народа — такая атмосфера сопутствовала обучению I в стенах музыкального училища. И естественным трагическим фи­налом явился приказ о ликвидации мyзыкaльнoгoy^шJ]ип^a в жопе]
1939 года в связи с постановлением-Оргкомитета Президиума* ховного~Совета по Приморскому краю от 23 мая 1939 года. Ре­зультат этого - крайне маломощный музыкальный потенциал ог­ромного края в последующие годы. В конце 50-х годов иопадоби-1 лось огромное вложение средств, чтобы отладить систему музы-] кальиого образования Приморья, привести ее к значительным дос­тижениям наших дней.
Уроки истории учат, что директивное вмешательство в дела! искусства всегда неизбежно приводило к кризисным явлениям.! Своей вершины процессы регулирования и подчинения идеологи*^ тоталитарного государства всех сфер деятельности людей достигли1 ко второй половине 30-х годов, когда свободные творческие орга­низации превратились в административно-функционерскую систс-1 му. В создавшихся условиях культивировалась глубокая подозрит] тельность. Хорошим показателем верности делу социализма счи-; тался донос. Для посредственности открывались надежные пути И карьере. Однако по правилам той игры недавние победители часто; становились гонимыми. Нам неизвестна судьба бывшего директо­ра музыкального училища В.Я. Белянкова, с доносов которого на­чинались аресты преподавателей. Известно только, что через пско- ] торое время он был уволен из училища, проработав там всего 2 го­да.
Сложившаяся система отношений способствовала проявлению^ далеко не лучших качеств у сотрудников и студентов музыкально­го училища. Не представляется возможным выяснить, насколько искрении были обвинения преподавателя вокала И.П. Ахматова в
218
'\jxpcc В.А. Добротворской, какие силы стояли за обвинениями в порче голосов, с которыми выступили студенты училища, крити­куя деятельность своего учителя.
Итак, музыкальная педагогика в 30-е годы лишилась прекрас­ных преподавателей, а с закрытием музыкального училища была нарушена та преемственность культурных традиций, которая со­вершается преимущественно через личные контакты. Анализ двух конкретных судеб позволяет ответить на общие вопросы, обозна­чить проблемы далеко не частного характера и масштаба. Ведь проблема "Образование и личность" представляет собой сущност­ную проблему образования. Стабильность системы образования складывается на основе устойчивого комплекса традиций, систе­матизации накопленного культурно-исторического опыта в соот­ветствии с высокими идеалами и критериями искусства. В бвою 1 очередь образование является средством трансляции знаний от од­ного поколения к другому, а также поддержкой высокого тонуса культуры в обществе, и потому должно быть причислено к при­оритетным заботам государства.
Однако в нacтoящeeJ>r^мяJль^B2loвь являемся свидетелями ка-тппДшмагких пейеггвий со стороны уже администрации города, ? направленных на разрушение^ основ музыкального образования. Перевод школ искусств на самоокупаемость лишает будущего пор. 11у!шкальное образование во Владивостоке, центре большого ^дйытёвосточного края. Известные деятели культуры Приморья обратились к мэрии г. Владивостока и призвали прекратить ак­цию, разрушающую всю систему музыкального образования в крае. Ведь музыкальная школа — это первая ступень, ведущая в большое искусство. Через несколько лет музыкальные училища края испытают недостаток абитуриентов и уже некому будет учиться в Дальневосточном педагогическом институте искусств. Административный путь не специфичен для музыкального образо­вания, наиболее чуткого к внешним вмешательствам. Этому учат уроки истории.
1 Воспоминания К.А. Ватульевой (кассета хранится у автора статьи). Материалы из Архива НКВД Управления Дальневосточного края.
219
3 Материалы из архива ДМШ № 1.
4 Миронова Н.А. Музыкальное образование: пути и проблемы перестройки // Музыкальное образование — личность — культура. М„ 1989.
СВ. Березницкий, к.и.н.
Владивосток
ОТРАЖЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ 30-х гг. XX в. В РАССКАЗАХ И ВОСПОМИНАНИЯХ КОРЕННЫХ НАРОДОВ НИЖНЕГО АМУРА
От политических репрессий, проходивших в 30-х гг. XX в. щ Амуре, пострадало, также и коренное население региона. Сегодня] пожилые представители дальневосточных этносов — нанайцев, не* гидальцев, нивхов, ороков, орочей, удэгейцев и ульчей прекрасна помнят то время — мощное идеологическое воздействие, jiomkj традиционных устоев и культуры, массовые аресты сородичей] Однако, рассказывая об этих событиях, информанты проявляй: лучшие стороны своей души. Воспоминания стариков не наполпе ны мотивами кровной мести обидчикам, они не жаждут возмездия Анализируя рассказы, можно отметить лишь их ироничное огне шение к сотрудникам НКВД, теплые воспоминания о шаманах способах их борьбы с органами власти.
Так, в одном из орочеких преданий говорится о том, как ша| ман смог вернуть свои реквизированные атрибуты:
"В 30-х годах Советская власть стала ликвидировать шамаист во у орочей. Коснулись перемены и орочей, живших на р.Тумнин) А в то время там жил сильный шаман Николай Федорович Акуи| ка. Вызвали этого шамана в НКВД и стали спрашивать: "Ты iuaf манством занимаешься?" Шаман ответил: "Да, шаманю, лечу лк дей, и у меня есть для этого все принадлежности". Забрали тогда него все его имущество и запретили шаманить. Для того чтобы из готовить новые принадлежности, нужно потратить не менее дву!
220
лет. Через два года, по указанию шамана, сделали ему новые при­надлежности. Затем шаман распорядился, чтобы метрах в 300-х от стойбища поставили для него палатку и разожгли костер. Ребята так и сделали. Шаман оделся в свое одеяние, взял бубен и преду­предил охотников: "Через девять дней, как только услышите звук бубна, приходите к палатке". Сказал—и пошел к палатке возвра­щать свое имущество. Через девять дней, вечером охотники услы­шали, как шаман заиграл на бубне. Все пошли к палатке. Когда охотники подошли поближе к палатке, они услышали не только звук бубна, но и звук металлического пояса сиса. Охотники загля­нули в палатку и увидели, что шаман исполняет шаманский танец моуии. А в палатке находится все имущество шамана, которое бы­ло силой увезено в Москву несколько лет назад. Через несколько дней шаман оделся в свой парадный костюм, который оп надевал лишь во время обряда благодарения духов упи. Шаман пошама-пил, спел песню и сказал: "За эти девять дней я побывал в Москве, нашел и забрал все свои вещи" (Березницкий, 1989. Л.96).
Обращает на себя внимание тот факт, что рассказчик нисколь­ко не удивился проявлению сверхъестественных способностей сво­его сородича-шамана. Умение шамана летать на своем бубне или летать, превратившись в птицу, сородичи воспринимали как обычное шаманское действо.
Подобный сюжет о чудесной силе шамана, практически спас­шей его от НКВД, имеется и в рассказе об удэгейском шамане Миоиу Кялундзига:
"Жил перед войной один сильный удэгейский шаман Миону Кялундзига. В середине 30-х годов у него забрали все его шаман­ские вещи и увезли в Москву. Через некоторое время вызвали и его самого. Наверное для того, чтобы судить за шаманство. Вместе с Миомой поехали еще несколько удэгейцев. В Москве ему говорят: "Мы тебя вызвали для того, чтобы отучить тебя от шаманства". Шаман им отвечает: "Нельзя этого делать. Я должен шаманить, должен лечить людей. я лечу людей лучше ваших докторов". Од­нако ему не поверили и сказали: "Попробуй это докажи, что ты можешь что-нибудь делать лучше наших докторов!" "Хорошо, — сказал шаман, — но только шаманить я буду вечером, потому что
221
шаманить можно только вечером, а днем нельзя." К вечеру собра­лась большая комиссия. Шаману отдали все его вещи и он стал шаманить. Пошаманил немного и говорит: "Мне нужна чушка." Ему отвечают: "Где же мы тебе ночью, да еще в центре Москвы, возьмем свинью?" "Ну хорошо, — отвечает шаман, — у вас нет чушки, а у меня есть". Потом Миону еще немного пошаманил, и в комнату через дверь зашла свинья. Шаман обошел вокруг нее не­сколько раз и сказал: "Вот сейчас у чушки вытащу глаза." Все рас­смеялись, т.к. не поверили шаману. Шаман же подошел к свинье и быстрым движением рук выхватил у нес глаза. Свинья счала гром­ко кричать. Шаман, показав комиссии лежащие у него па ладони глаза свиньи, так же быстро вставил их обратно. Свинья, мгновен­но успокоившись, медленно вышла из комнаты. Шаман подошел к самому большому начальнику и сказал: "Хочешь, я и тебе сейчас так глаза вытащу?" Начальник отказался. И все члены комиссии тоже отказались. Теперь комиссия поверила, что Миону Большой шаман. Ей теперь ничего не оставалось, кроме того чтобы вернуть все вещи шаману и отпустить его домой" (Березницкий, 1989. Л.97)1. В этом рассказе следует отметить присущую и русскому па­роду веру рассказчика в "доброго начальника", отпустившего ша­мана и не наказавшего его за сопротивление.
Между тем в одном из рассказов негидальский шаман не толь­ко не подчинился сотрудникам НКВД, но даже активно помешал их планам:
"В 1930-х годах всех шаманов забрали в НКВД. Только одного оставили. И дали ему билет, справку. Оставили его для того, что­бы он помог найти какое-то оружие, запрятанное в земле. Пришли к нему органы и говорят: "Давай, ищи оружие!" И дали билет. Он сначала отказался. Его отвезли в Де-Кастри и посадили в тюрьму. Потом смотрят — он по улице ходит свободно. Спрашивают его: "Как ты вышел из тюрьмы?" "Так я же шамай", — отвечает он. Его опять посадили. Он опять вышел. Тогда ему говорят: "Ну лад­но, мы сами поедем искать оружие". Шаман говорит: "Вы без меня не найдете, т.к. я ваши фары на машине разобью!" Они не повери­ли. Поехали. Едут, едут. Вдруг темно стало и слышен треск стекла. А ехали ночью. Что такое? Выходят из машины, смотрят — все
222
фары У машины разбиты и лопнули. Нельзя дальше ехать. Один говорит: "Это, наверное, тот шаман сделал. Он же обещал" (Березницкий, 1997. Л. 26S-266)2. Здесь следует подчеркнуть, что в рассказе нет упоминания о том, чтобы этот шаман был впоследст­вии наказан. Народная любовь спасает шамана от сурового нака­зания со стороны властей.
Орочи окрестностей Советской Гавани до сих пор рассказы­вают предание о том, как один из больших, сильных шаманов даже возглавил своих сородичей и уничтожил отряд красных партизан во время гражданской войны:
"Случился интересный случай с нашим шаманом Савелием Максимовичем Хутункой в гражданскую войну. В районе Совет­ской Гавани действовал партизанский отряд под руководством русских братьев Ивана и Павла Курикша. Их дед был каторжни­ком па Сахалине за убийство урядника. Еще в отряде были Сима­ков и братья Ниголь. Начальник почты сообщил белым о сущест­вовании партизанского отряда, Павел Курикша сбежал вместе с Симаковым в тайгу на озеро Гиджа. Там они прожили всю зиму. Весной 1919 года к ним из поселка Гроссевичи прибыл от красных нарочный с приказом - собирать партизанский отряд. Партизаны украли шхуну у австралийской компании по заготовке леса. На этой шхуне они подошли к Николаевскому маяку и организовали наблюдение. Следили, чтобы внезапно не напали белые. А белые их все равно перехитрили. Они прошли по берегу Сахалина и вы­шли к поселку Датта в устье реки Тумнин. Там вместе с рыбопро­мышленниками Власовым, Мельниковым, Адриашвили и про­мышленником по пушнине Марцинкевичем организовали отряд самообороны красным. Жена золотопромышленника Клока пере­дала белым список с фамилиями партизан. Т>елые расстреляли ко­мандира партизанского отряда it поселке Датта Шуляпина и еще ^нескольких человек. Затем белые захватили партизанскую воро­ванную шхуну. Партизаны отступили и решили идти на юг. Для этого им нужно было переправиться через реку Коппи. На другой стороне реки и жили в то время орочи. За главного у орочей как Раз был шаман СМ. Хутунка. Марцинкевич приехал к орочам и сказал: "К вашему стойбищу приближаются бандиты". Савелий
223
Максимович, обеспокоенный судьбой сородичей, оперативно ор­ганизовал из охотников два отряда и послал их в засаду. Один от­ряд охранял лодочный переезд через реку Копни. Второй отряд охранял брод в тайге. Отряд партизан состоял примерно из 50 че­ловек. Недалеко от поселка Коппи жил скупщик пушнины Крупии. Он дал партизанам кунгас для переправы через реку. На кунгасе стали переправляться семь человек, остальные пошли через брод. В тот момент, когда кунгас достиг середины реки, орочи перестреля­ли всех партизан. А из сухопутного отряда партизан в живых оста­лось только двое человек. Остальных орочи зарезали ножами. Ос­тавшиеся в живых добрались до Владивостока, где рассказали о случившемся. В 1937—1938 годах почти всех орочей из Коппи вы­звали в НКВД во Владивосток. Кое-кто не вернулся оттуда. Саве­лия Максимовича отпустили" (Березницкий, 1992. Л. 438-439)*. Возможно, что и в этом случае спастись от неминуемой смерти шаману помогли его сверхъестественные способности, дар массо­вого гипноза. Иначе как можно объяснить тот факт, что С.М. Ху-тунка прожил более 100 лет и оставил после себя несколько жен и много детей. В настоящее время каждый из них очень гордится, что принадлежит к потомству знаменитого шамана.
Имеется немало свидетельств, что репрессиям были подвергну­ты не только шаманы, но и самые обыкновенные люди. Им запре­щали совершать традиционные обряды и ритуалы, уничтожали культовые принадлежности, арестовывали как японских шпионов. О подобных арестах хорошо говорится в одном из нивхских пре­даний:
"Когда была война гражданская, приезжали по Амуру японцы на канонерке. В них стреляли из пушки. Потом пришли красные. Спрятались в лесу. А японцы стали стрелять с канонерки в парти­зан из пушек. А партизаны выбегали из леса и стреляли из винто­вок. А в 1937 году многих мужчин забрали в НКВД. Многих дядек забрали. Забрали за то, что считали, что гиляки японские шпионы. А какие гиляки шпионы? Вот наш Амур, тайга, мы охотились, ло­вили рыбу, сушили юколу, рожали детей, неграмотные были. Раньше ведь гиляки жили без вождей. У нас не было начальников. Никто никому не подчинялся. Не было у нас такого закона. У кого
224
была беда, то все вместе помогали. А таких законов у нас не было. Вот только Сталин был плохой. Это он приказал в 1937 году аре­стовывать и расстреливать гиляков. НКВД приезжала из Москвы. Приходили чекисты ночью и говорили: ''Собирайся!" И забирали всех. Тогда поселок Тыр входил в Нижне-Амурский район. Была разнарядка — столько-то людей арестовать как шпионов. Брали даже очень старых стариков. Увозили их в Николаевск-на-Амуре. В тюрьму под названием 201-я стройка. Загоняли туда, как поро­сят. Оттуда на машинах увозили за Николаевск и там расстрелива­ли. Мало-мало кто мог выжить. Председателем сельского совета тогда был Плотников. Это он предал стариков. Сказал чекистам, что они японские шпионы. Но через некоторое время забрали и его. В тюрьме еще остались некоторые наши деревенские заклю­ченные. Они нашли Плотникова в тюрьме. Хотели убить. Сильно избили. По милиционеры его защитили. Его выпустили, он при­шел домой, сошел с ума от страха и умер" (Березницкий, 1997. Л. 281-282).
Немало нивхских, негидальских и ульчеких женщин и девушек были насильно высланы в Китай:
"В Белоглинке, Кальме и Тыре жили маньчжуры. По Амгуни они тоже жили. Они были женаты на наших девушках. В 1937 году маньчжуров вместе с нашими женщинами выслали в Китай. А не­давно из Китая приезжала к нам в гости дочь одной из таких жен­щин. Хорошо живет там. Знает нивхский язык" (Березницкий, 1997. Л. 281-282).
У коренных народов Нижнего Амура до сих пор бытует уни­кальный рассказ о том, что репрессиям были подвергнуты не толь­ко люди, но и животные, например священный предок, могучий хозяин тайги — медведь. Причем многие информанты считают, что этот случай произошел именно с его родственниками:
"Отец с дедом держали в срубе двух медведей. Выращивали их для медвежьего праздника. В срубе их кормили рыбой, ягодой, че­ремухой, мясом. Маленьких медвежат кормили грудью. В селе Акша жила старуха Воргуна. Пожилая уже была, но кормила гру­дью этих медвежат. Клички им не давали, а называли просто котр. Медвежата выросли большие. Однажды мужики поехали на ры­
225
балку. Одни женщины остались дома. Один медвежонок сломал клетку, наполовину вылез и хотел убежать. Тут эта женщина Вор-гуна стала плакать и говорить: "Не уходите, медвежата. Я вас очень люблю. Если уйдете, мне будет очень плохо!" Послушались ее медвежата и остались. Потом приехали мужики и крепко привя­зали их. А затем перезимовали и в январе назначили медвежий праздник. Однако в 1938 году в НКВД посчитали, что раз человек держит медведя, кормит его, значит у него есть излишки продук­тов. А если есть излишки продуктов — следовательно, он кулак. Деда вместе с несколькими стариками арестовали, отвезли в Нико­лаевск-на-Амуре и расстреляли. Медведей вытащили из сруба, от­вели за село и тоже расстреляли, как кулацких зверей" (Березницкий, 1997. Л. 260-262).
Имеются свидетельства того, как местные власти приказывали охотникам и рыбакам сообщать органам о бежавших из много­численных тюрем и колоний заключенных и вообще о подозри­тельных и незнакомых людях, а также стараться задерживать их. При этом часто страдали невиновные люди, а аборигены станови­лись невольными пособниками репрессивных действий. Так, в 1930-х годах при помощи двух орочских женщин были арестованы в тайге двое летчиков из Комсомольска-иа-Амуре:
"Я тогда впервые увидела аэроплан. Он упал в тайгу на косу реки Уктур и два раза перевернулся. А мы с матерью шли на шес­тах на речку Пучекте. Увидели двоих людей в кожаных черных куртках. Мать сказала: "Это, наверное, заключенные!" Мы сооб­щили о них органам в село Гурское. За это мне дали отрез на пла­тье" (ПМ А, 1989).
Хунгарийские орочи до сих пор рассказывают о том, как по приказу НКВД они помогли схватить "японского шпиона":
"С 1939 года заключенные строили железную дорогу па Совет­скую Гавань. В 1941 году строительство временно прекратили, а в 1942 году опять начали строить. Грузы сбрасывали на парашютах. Нас насильно заставляли перевозить эти грузы на своих лодках и нартах. За это нам разрешали ходить в лагеря на танцы, а также смотреть кино и кукольный театр. В 1943 году из Хабаровска приехал охотовед. Он приехал для того, чтобы руководить заго-
226
ТОВкой мяса для строителей железной дороги. На охоту пошли в основном одни старики. Охотились на реке Нижняя Удоми. В каж­дой бригаде было по три человека. Убили уже 64 лося. Охотовед приезжал во все бригады и пытался "завербовать" охотников в подпольную организацию, в которую уже входили бикинские удэ­гейцы. Вербовал охотовед охотников, рассказывая о том, что в Японии магазины без продавцов. Тем, кто захотел бы завербо­ваться, выдал бы два паспорта. Какой-то охотник пошел в один из лагерей и рассказал про охотоведа. Из лагеря приехали военные и арестовали охотоведа. Однако в Пивани его допросили и отпусти­ли. Он опять вернулся и стал, как нам сказали потом в НКВД, со­ставлять карту постов ПВО. Стали его ловить везде: и в Селихино, и в Комсомольске-на-Амуре, и в Хабаровске. А потом поймали возле зековских бараков. Вот тогда мы и узнали, что этот охотовед оказался крупным японским шпионом. И у него было два паспор­та" (ПМА, 1989).
Кроме этого, органы НКВД приказывали охотникам стрелять в тех людей, которые плыли на плотах по рекам и не выполняли приказания пристать к берегу. Понятно, какое наказание последо­вало бы аборигенам за отказ выполнить это требование органов. В результате подобные действия разжигали межнациональную рознь. Ее остатки сохранились до наших дней. Мы были свидете­лями того, как не только простые односельчане, а даже работники местных органов власти отзывались очень негативно и пренебре­жительно о коренных народах.
Таким образом, из текста приведенных рассказов можно сде­лать краткий вывод. Карательные органы проводили централизо­ванную политику советской власти по уничтожению инакомысля­щих, а следовательно, враждебных граждан страны. Здесь следует сказать, что они были не оригинальны в своих действиях. Еще в XVIII в. немецкий мыслитель И.Г. Гердер высказал поразительно злободневную мысль о том,что любые колонизаторы приносят за­хваченным ими народам больше вреда, чем добра4. Об огромном вреде любой традиционной культуре со стороны "более цивилизо­ванных" пришельцев писал русский этнограф Л.Я. Штернберг5. Из истории шаманства коренного населения Нижнего Амура извест­
227
но, что в XIX в. православные миссионеры пытались мирным пу­тем бороться с шаманами, являвшимися противниками христиан­ства. Несмотря на то, что многие аборигены были крещены, полу­чили христианские имена и крестики, чуждая вера не прижилась среди них (Леонтович, 1898. С.58; Маргаритов, 1899. С.108-109)6. Многие исследователи отмечали, что разубедить шамана в его вере невозможно ни сладкими речами, ни пытками.
В 30-е rrvXX в, шаманы выступали за сохранение традицион­ных форм и видов хозяйствования, щадящих природные ресурсы; за соблюдение родовых обычаев и обрядов, направленных па мир­ное сосуществование всех субъектов и объектов природы: людей, животных, растений, рек, гор. Шаманы призывали не забывать родной язык — значит, были крайне неугодны новой власти, ре* комендующей поголовное обучение исключительно на русском языке. Шаманы глубоко верили в возможность контакта с духами для получения блага дня людей, считали себя необходимыми об­ществу. Следовательно, они не могли пойти и не пошли на ком­промисс с политикой тех лет. Проводники же этой политики смог­ли лишь физически уничтожить их, но не убедить в правоте своей идеологии.
Политические репрессии 20—50-х гг. стали одним из факторов, пагубно повлиявших на традиционную духовную культуру ука­занных народов. Они больше не устраивают своих религиозных праздников, обрядов и ритуалов, почти забыли родной язык. У них нет сегодня возможности передавать по наследству шаманский дар. Возможно, что повысившийся в последнее время уровень са­мосознания коренных народов Нижнего Амура поможет им воз­родить отдельные аспекты своей духовной культуры.
СПИСОК ИНФОРМАНТОВ
1. Акунка Н.Д., хуш арийский ороч с 1914г.р.
2. Бельды Н.П., амурский нанаец с 1927 г.р.
3. Бобик Е.М., амурская негидалка с 1912 г.р.
4. Вальдю З.Г., амурская нивхинка с 1922 г.р.
5. Геонка С.Ч., бикинский удэгеец с 1915 г.р.
6. Уды B.C., амурская ульчанка с 1921 г.р.
228
1 Березницкий СВ. Этнографические исследования социально-экономических и культурных условий жизни народов Дальнего Востока (удэгейцев, орочей. Октябрь 1988 — октябрь 1989 гг.). Архив ИИАЭНДВ ПВО РАИ. Ф. 1. Оп. 2. № 352.
2 Березницкий СВ. Этническая история и духовная культура коренных на­родов Нижнего Амура. Традиции и современность: Этнографические ис­следования 1992, 1995, 1996 гг. Архив ИИАЭНДВ ДВО АН. Ф. 1. Оп. 2. № 403.
3 Березницкий СВ. Социально-экономическое и культурное развитие наро­дов Нижнего Амура (нанайцев, негидальцев, ульчей, орочей). Традиции и современность: Этнографические исследования 1990-199] гг. Архив ИИА­ЭНДВ ДВО РАН. Ф. 1. Оп. 2. М> 364.
4 Гердср И.Г. Избранные сочинения. М.; Л., 1959. С. 292-293. ■
s Штернберг Л.Я. Собрание этнографических сочинений в 5 т., 1997. Архив МАЭ РАН. Ф.К-1. Он. 1.№47.
ft Леонтович С. Природа и население бассейна р. Тумии (Приморской об­ласти) // Землеведение. 1897. Кн. III-1V. М., 1898; Маргаритов В.П. Камчат­ка и ее обитатели. Записки ПО ИРГО. Т. V. Вып. 1. Хабаровск, 1899.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Записки ПО ИРГО — Записки Приамурского отдела Императорского Русского Географического Общества.
ИИАЭНДВ ДВО РАН — Институт истории, археологии и этнографии пародов Дальнего Востока Дальневосточного отделения Российской Ака­демии наук.
МАЭ РАН — Музей антропологии и этнографии РАН. П МА — нолевой материал автора.
229
Е.А. Плаксен Владивосток
КОРЕЙЦЫ В ПРИМОРЬЕ, СРЕДНЕЙ АЗИИ
И КАЗАХСТАНЕ: НАСИЛЬСТВЕННОЕ ВЫСЕЛЕНИЕ
И ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
Ошибки в теории, равно как и пренебрежение теорией, порож­дают порой непредсказуемые последствия в реальной жизни. Со­ветским людям, овладевающим материалистической диалектикой, историей партии, научным коммунизмом, в начале 60-х годов торжественно обещали, что их поколение будет жить при комму­низме, при котором, согласно теории основоположников марксиз­ма, нации исчезнут. Вскоре было объявлено о появлении в СССР новой исторической общности — советского народа.
На практике же во второй половине 80-х годов в Союзе один за другим начали возникать межнациональные конфликты. Их можно рассматривать как неотъемлемую составляющую объек­тивного процесса развития многонациональных государств, как результат рецидива имперских амбиций одних наций и ответную реакцию на это других, как следствие реализации ущербных тео­рий и извращение объективных закономерностей и, главным обра­зом, как результат экономических и политических кризисов. Сле­дует помнить об обратной связи, о влиянии этнической нестабиль­ности на экономику и политику. Создается ситуация, близкая к ту­пиковой: решить экономические задачи мешают межнациональ­ные распри, которые обостряются из-за экономических неурядиц.
Граждане корейской национальности оказались в весьма ело леном и своеобразном положении. Миграция корейцев с исто­рической родины на территорию российского Дальнего Востока к началу 30-х годов нашего века достигла внушительных размеров. В 1937 году почти все мигранты были насильственно переселены в Центральную Азию, где в конце 80-х годов проживало до 280 тыс. корейцев, которых очень настораживала расправа коренного насе­ления региона над турками-месхетинцами и другими националь­ными меньшинствами.
230

No comments:

Post a Comment